В мифологии саамов, при всей ее близости прибалтийско-финской, обнаруживается ряд оригинальных сюжетов, полных подлинного поэтического очарования. Среди них выделяется миф о прародителе саамов, человеке-олене Мяндаше. Миф о Мяндаше считался у саамов сокровенным знанием и в течение многих столетий хранился в глубокой тайне. Даже открывший его в 60-е гг. XX в. В. В. Чарнолуский, сам имевший саамские корни, узнал о его существовании лишь в последние годы жизни. Чрезвычайно сложен, полон драматических коллизий и неожиданных поворотов сюжет прекрасного мифа о лунной деве.
На дошедшие до нас мифологические представления волжских финнов (мордвы и особенно марийцев) сильно влияние оказали монотеистические религии – христианство и ислам. Причем если в мордовском мифе о сотворении мира представления о боге-творце и противостоящем ему шайтане как бы наслаиваются на исконный общефинно-угорский миф о сотворении мира из яйца утки, летающей над водами, а земли – из песка или ила, добытых со дна первичного моря, то в марийском сказании инициатива окончательно переходит к богу и дьяволу, а утка упоминается лишь как жертвенная птица.
Космогонии волжских финнов присущ своеобразный дуализм: дьявол выступает в нем сотворцом бога, активным участником акта творения; только если бог создает все прекрасное и полезное, то дьявол – уродливое и зловредное. Бог и дьявол постоянно борются друг с другом (особенно отчетливо этот мотив реализуется в мордовском мифе о боге грома Пургине-Пазе, находящем очень близкую параллель в мифологии саамов) и в то же время не могут друг без друга обойтись: в марийском мифе прямо говорится, что бог и дьявол ничего не могут сделать отдельно друг от друга, но лишь совместно.
Влияние христианства особенно заметно в марийской мифологии. Многие марийские мифы представляют собой лишь слегка переработанные библейские сказания о сотворении человека, грехопадении, потопе и др. Воздействие монотеизма ощущается и в том, что в марийских мифах выступает только один бог – Юмо, что резко контрастирует с богатой и детально разработанной божественной генеалогией у мордвы.
Дуалистический характер носит и миф о сотворении мира у коми, в котором действуют бог Ен и его антипод дьявол Омэль. Этими персонажами, а также богом легендарных предков коми – чуди Йомалем, собственно, и исчерпываются наши знания о высшем пантеоне коми мифологии. Гораздо лучше сохранился героический эпос этого народа. Коми-зырянские эпические песни о Педоре Кироне и Кирьяне-Варьяне, коми-пермяцкие прозаические сказания о Кудым-Оше и Пере, ижмо-колвинский охотничье-оленеводческий эпос ярко отразили быт и традиции своих создателей. Из целой галереи образов коми богатырей выделяется Кудым-Ош, который замечателен не только силой и воинскими подвигами, но и является культурным героем, введшим у своих соплеменников кузнечное ремесло и земледелие. Эпос коми гораздо отчетливее, чем мифологические сказания других финно-угорских народов, отразил подлинные исторические события: межплеменные войны за обладание скотом (в данном случае стадами оленей), характерные для разных народов в эпоху формирования раннеклассовых обществ (наиболее известными и значимыми произведениями на эту тему являются «Сказание о похищении скота» в индийском эпосе «Махабхарата» и молдавская баллада «Миорица»), столкновения коми с угро-самодийскими племенами (йогра-яран), нашествие монголо-татар, вхождение коми в состав Русского государства (Педор Кирон называется в песнях защитником Русской земли) и др.
В отличие от охотничье-оленеводческого эпоса коми, мифология близкородственных им удмуртов носила, насколько можно судить по сохранившимся сведениям, ярко выраженный земледельческий характер: помимо верховного бога Инмара, главными фигурами в ней являлись бог плодородия Кылдысин, покровитель хлебных колосьев, и бог дождя Квазь, благоволение которого являлось необходимым условием получения богатого урожая. В удмуртских мифах подкупает отчетливая нравственная мотивация поведения богов: Кылдысин покидает людей, потому что они перестают вести себя добродетельно; Квазь прощает крестьянину обман, тронутый его человеколюбивой заботой о ближних, которой тот был продиктован.
В сохранившихся фрагментах венгерской мифологии обращает на себя внимание имя верховного бога (Иштен), отличное от общефинно-угорского. Среди дошедших до нас венгерских мифов преобладают этногонические и генеалогические сказания, призванные обосновать идею преемственности венгерского народа и государства по отношению к гуннам и империи Аттилы.
В большинстве хантыйских и мансийских мифов реализуются сюжеты, характерные для финно-угорской мифологии в целом, однако они очень красочны, густо насыщены глубоко оригинальными причудливыми фантастическими деталями. Своеобразны сюжеты хантыйских мифов, связанных с тотемистическим культом медведя, причем этот мотив получает в них амбивалентное выражение: с одной стороны, медведь происходит от человека, с другой – женщина Мось (прародительница одноименной фратрии) является дочерью медведицы. Характерной чертой хантыйских и мансийских мифов являются отзвуки фетишистских воззрений, выражающиеся в том, что способностью превращения в животных в них наделен не сам герой, а шкура соответствующего животного, которую герой на себя надевает. В некоторых мифах, как и у волжских и пермских финнов, ощутимо влияние христианских представлений.
В угорских мифах представлен оригинальный вариант универсального образа мирового древа – дерево с сакральным домом на ветвях у венгров и хантов, тогда как у финнов это просто огромный дуб, который срубает карлик, превратившийся в великана.
Лучшие финно-угорские мифы и отразившие их произведения фольклора обладают огромной культурной и художественной значимостью и, безусловно, принадлежат к числу величайших сокровищ мировой словесности.
Карельские, ижорские и финские мифы
Калевала
Рождение Вяйнямёйнена
В бесконечных просторах Вселенной обитала любимая дочь воздуха – прекрасная Ильматар. Скучно ей стало жить одной в пустом пространстве, возжелало ее сердце любви. Спустилась Ильматар к морю, склонила свое прекрасное лицо над его прозрачной гладью. В этот миг налетел с востока сильный ветер, море помутилось, вздыбилось высокими, покрытыми седой гривой пены волнами. Волны подхватили Ильматар и закачали ее на своих хребтах, точно младенца в колыбели. От могучего ветра, от вечно шумящего моря понесла Ильматар плод в своем чреве. Целых семьсот лет ждала она рождения ребенка, но роды не наступали: кто не был зачат, не мог и родиться. В тяжких муках металась Ильматар, носимая волнами, и наконец взмолилась к верховному богу Укко:
– О великий Укко, отец наш небесный! Нет больше сил моих терпеть эти муки, смилуйся, приди на помощь! Ах, зачем я, несчастная, не осталась в обители отца моего, в бесконечном пространстве неба!
Внял Укко отчаянной мольбе дочери воздуха: через мгновение Ильматар увидела в небе необыкновенной красоты утку; гордо подняв голову, величаво раскинув могучие крылья, она приближалась к Ильматар, ища место для гнездовья и не находя его среди нескончаемого морского простора. Подняла Ильматар из воды колено, и прекрасная птица с готовностью опустилась на него, приняв за выступающий из моря островок суши. Чудесная утка свила себе гнездо и снесла семь яиц – шесть золотых и одно железное. Два дня высиживала утка яйца, нагревая колено Ильматар; на третий день жар стал нестерпимым, и воздушная дева непроизвольно качнула коленом. Яйца упали в воду и разбились. Но содержимое их не погибло: в глубине моря оно чудесным образом преобразилось, и из нижней части яйца возникла мать сыра земля, а верхняя превратилась в небесный свод; желток стал светлым солнцем, а белок – ясным месяцем; из пестрой части яйца появились сверкающие звезды, а из темной – угрюмые тучи.
Прошло еще девять лет. Все это время Ильматар по-прежнему качалась на волнах, но теперь перед ее глазами уже не было прежнего унылого в своем однообразии воздушного пространства. Дочь воздуха могла любоваться восходами и закатами, движением созвездий и сменой фаз луны. Наконец на десятый год Ильматар вдруг ощутила в себе прилив могучей творческой энергии. Повинуясь какому-то безотчетному стремлению, она подняла из воды голову и принялась заполнять окружавший ее мир. По одному мановению ее руки возникала линия берега с мысами, бухтами и прибрежными скалами; там, куда она становилась ногой, дно моря уходило далеко вглубь, и в образовавшемся пространстве тут же начинали весело суетиться беззаботные стайки рыб. Мир вокруг Ильматар преобразился, засверкал яркими красками, наполнился жизнью и разнообразием.
